ГЛАВА  ИЗ  КНИГИ   О   НАРОДНОМ   АРТИСТЕ    СССР    ГРИГОРИИ

 

 

ПОНОМАРЕНКО

 

 

 

 

 

ЧАЕПИТИЕ   В   ПЕРЕДЕЛКИНО

 

 

Сквозь крепкий сон слышались настойчивые  звонки сотового телефона. Ох, как не  хотелось брать трубку! Приоткрыв сонный глаз, глянула на часы. По московским меркам было не рано и не поздно, десять утра.  Протянула руку к телефону, на  табло высветился  номер, который давно знала на память. Нажала кнопку и услышала: «Татьяна, как можно быстрее  поезжайте в Переделкино. Приехал Евгений Александрович!» Это звонил управляющий поэта Евтушенко.

 Киевский вокзал. В электричке панически вспоминаю, взяла ли диктофон? Дрожащей рукой шарю в сумке. Фух! Слава Тебе Господи, диктофон со мной. А фотоаппарат?.. Судорожно копаюсь... забыла!  Успокойся. «Тебе нужны фотографии Евтушенко?  Это не проблема. Нет... тебе хотелось сняться рядышком с поэтом? Ничего страшного, смотри на него во все глаза и запоминай! И вообще лучшая память о человеке это не фото, это сама память...»

За окнами  мелькали деревья, домики, станции. Не верилось, что, наконец, еду на такую долгожданную встречу  с кумиром  юности моего поколения. Мороз по коже!  Какой теперь Евтушенко? Как выглядит?  «Надо  было подготовиться...», - мелькнула мысль, но тут же успокоилась: «Можно подумать ты когда –то . к чему –то готовилась...»

   Улыбнувшись, вспомнила, как  девчонками  переписывали стихи Евтушенко в блокнотики и учили наизусть. Конечно, кто записывал в блокнотики или в потайные девичьи книжечки, но это было не для меня.

Стихи Евтушенко  я переписывала  прямо в тетрадь с  конспектами по Истории КПСС. А что? Красота! Открываешь и сразу стихи Евтушенко. А то пока вытащишь блокнотик или будешь возиться в поисках маленькой   книжечки,  развернёшь, начнёшь листать... а тут и листать не надо. «Лучше не придумаешь!» так считала я и продолжала конспектировать стихи поэта в  общую тетрадь в строгом коричневом  переплёте. 

Пока вспоминала, а за окном станция Переделкино. Прямо с платформы звоню управляющему, а в трубке незнакомый мужской голос.

            - Слушаю...

            - Мне нужен Евгений Александрович Евтушенко. Я Татьяна Кулик из Краснодара, пишу книгу о  народном артисте СССР, композиторе Григории Пономаренко... – спешно говорю я... у нас с Евгением  Александровичем уже в течение нескольких лет договорённость о встрече и он  не возражает дать мне интервью... – на едином дыхании произношу я.

            - Таня, а я и есть  Евгений Евтушенко. Это я снял телефон  управляющего. А вы знаете, как меня найти?

            - Конечно!

Я сижу в кабинете поэта, как всегда одетого по – евтушенковски ярко и пёстро. А что? Мне нравится. Всё стильно, классно, и со вкусом! Всматриваюсь в знакомые черты лица. Да, это Евтушенко! Выцветшие  тёплые серые глаза смотрят внимательно и как – будто уже знают собеседника. Он обаятельно улыбается, рассматривает мои книги. Говорит, что «Казацкие сказки», переданные ему в Америку, прочитал, понравились. Читают сказки друзья и вот эти, что принесла ему в подарок, обязательно захватит с собой.  А ещё хвалит меня, ах, до чего приятно!

От удовольствия розовею и думаю о демократичности и удивительной простоте поэта, ставшего при жизни классиком,  что не скажешь о менее известных или  написавших пару тощих опусов. Они ж цены себе не сложат и величают друг друга поэтами! Сколько же в них  важности, недоступности, себялюбия, говорят чванливо, словно прилагая  не человеческие усилия.

  

  Евгений Александрович на острых, выпирающих из под лёгкой брючной ткани  коленях,  подписывал мне  и мужу свои две новые книги. Я огляделась.  На стенах  со вкусом развешаны картины кубистов, модернистов, шестидесятников. Это та живопись, которую я совсем не знаю, плохо  в ней разбираюсь. Но вот и Пикассо, Тулуз де Лотрек... я их люблю и здесь есть подлинники.

На письменном столе фотографии, на них хозяин дома снят в кругу поэтов: с Бэллой Ахмадулиной, молодыми Робертом  Рождественским, Андреем Вознесенским, писателем Андреем Битовым, скульптором Эрнстом Неизвестным. А вот с семьёй... детьми. Отдельно висит увеличенный со старой фотографии, мамин портрет. Моё разглядывание прерывает Евгений Александрович.

            - Времени у меня в обрез, давно не был дома... надо отрабатывать ранее заключённые контракты. Завтра выступления в Калуге,  потом в Москве в Политехническом, кстати, приходите... затем Санкт- Петербург, а дальше пока не заглядывал... Хотел с вами отложить встречу, но вы, однако, молодец, дотошная...  Но вот, к большому сожалению, а вы это знаете, - Евгений Александрович развёл длиными руками, - я не был знаком с композитором Пономаренко. Сожалею. Да и о музыке, что я могу сказать?  Я не музыкант.  Анализ делать не имею права...

- Но вам нравится музыка Пономаренко, написанная на ваши стихи «А снег повалится, повалится...»?  Ведь на эти стихи не только  Григорий Фёдорович написал песню.

- Я это знаю... – улыбнулся Евгений Александрович. – Слушал и другие песни Лядовой... Но если бы имел музыкальное дарование, то написал  бы  к своим  стихам только такую музыку, как написал Пономаренко.  Это прямое попадание!  Вроде, как незнакомый мне Пономаренко подслушал мои тайные желания. Получился удивительный контрапункт... текст - то сложный, а музыка такая... я бы сказал,  благодарная и тревожная. Всё адекватно, всё просто, а получился хит на все времена и для всех народов.

- Я знаю, что стихи написаны с посвящением Клавдии Ивановне Шульженко.  Это она вас попросила для  себя написать или вы сами...

- О! Клавочка, это была моя большая душевная подружка! Царствие ей небесное,  - Евгений Александрович перекрестился. – Клава попросила написать для неё стихи. Я написал и показал ей. Она  была очень довольна, целовала, обнимала и спросила позволения показать некоторым композиторам. Кстати, стихотворение было напечатано в нескольких журналах и газете.

Потом я где – то долго отсутствовал, а когда вернулся, Клава позвонила и сказала, что за песню схватились  сразу четыре композитора и один известней другого и  пригласила меня к себе домой. С концертмейстером  исполнила все четыре песни и, не  называя  фамилий композиторов, велела мне самому выбрать песню, которая мне больше  всего понравится. Сама она уже выбрала, какого композитора песню она  взяла  в свой репертуар. Но ей интересно моё мнение.

 С первого раза, когда  ещё оставалась одна не прослушанная мною песня, я сказал, стоп! Слушать дальше не буду. Достаточно. Я не знаю, кто написал эту музыку к моим стихам и не хочу ни в коем случае обидеть никого из композиторов, но мне нравится вот только, что прозвучавшая мелодия.  Шульженко кинулась мне на шею и стала восторженно кричать: «Женечка, милый, дорогой, я ведь тоже выбрала музыку этого композитора!»

 В лучезарных глазах Клавдии Ивановны стояли слёзы радости. – Кокетливо, как только это могла делать одна Шульженко, она промокнула слёзы душистым отороченным тонким кружевом платочком и сказала: «А знаешь, Евгений, если бы ты выбрал музыку другого композитора, то я уже всё равно остановилась на этом композиторе! – А почему ты решила, что я должен выбрать другого композитора?! И кто композитор? - Я на самом деле стал нервничать.  – Это, Женечка, музыка прекрасного композитора Григория Пономаренко! Слышал? Его песни в основном Зыкина поёт.  – К сожалению, не знаком! - Ответил я, перебирая в голове мелодии прекрасных  зыкинских песен. – Познакомишься! – Радостно пообещала Шульженко.

 Вы знаете, Таня, когда я несколько раз потом слушал эту музыку, мне на самом деле она стала близка! Мелодия словно тонкими магическими струйками вливалась в моё нутро, заполняло удивительно чем -то понятным и необходимым мне.  А когда  пела эту песня Клава,  мне  всегда хотелось плакать... Но плакать и  грустить светло, с верой,  надеждой.

                                               ... И ночь завертится, завертится

                                                  и, как в воронку, втянет в грех,

                                                  и моя молодость завесится

                                                  со мною снегом ото всех...

 

Не то пропел, не то продекламировал четверостишие Евгений Александрович и, встрепенувшись, энергично сказал:

- Таня,  так как я больше ничего не могу сказать о музыке Пономаренко, то подумал и  решил  сделать вам вот какой  подарок. Я расскажу  одну историю, которую дарю лично  вам и  разрешаю напечатать от собственного имени. Надеюсь, пришлёте... электронный адрес, сотовый телефон и  сайт Интернета,  вы  знаете, пишите... и жду книгу. А теперь слушайте мою историю...

Светло – серые глаза Евгения Александровича вдруг заблестели тем узнаваемым юношеским блеском, когда он, потрясая своими книгами и, размахивая руками с тонкими пальцами, с  высоких сцен и трибун, читал многочисленной публике свои стихи.

-  А дело было так... Тогда в те далёкие годы редактор прославленного женскими телами журнала «Playboy» сам, кстати, пишущий стихи, обратился ко мне с предложением, чтобы я дал интервью в его журнале. Я был озадачен и не знал хорошо это или плохо? Но редактор объяснил, приглашая в свой журнал   интеллектуальных людей -  художников, писателей, поэтов, актёров, музыкантов...  которые высказываются и делятся  интересными мыслями, он, таким образом, привлекает к своему  журналу большее количество  читателей.

 Интервью я дал, а к нему хозяин журнала попросил  небольшую подборку стихов. И что же вы думаете? Проходит много лет. В жизни у меня была мечта посетить остров Пасху. Самолёты туда не летали. Это можно было сделать  только туристическим пароходом, но сами понимаете, это очень долго, а у меня плотный график выступлений. Этого  себе я позволить никак не мог.

Как – то о моей мечте узнал мой чилийский друг поэт Пабло Неруда и взялся  помочь мне в этом деле. Мы пришли в дирекцию  аэропорта Чилийской авиалинии, где всеми обожаемый Пабло заявил, что у нас с советским поэтом Евтушенко  есть проект кругосветного перелёта, начиная от Сан – Яго через Японию, Сибирь, Париж  с посещением острова Пасхи и обратно в Чили. Правление авиакомпании долго совещались и в результате задали нам вопрос: «А почему бы вам не сделать экспериментальный полёт? – С Пабло мы радостно согласились. – Тогда, сказали они, мы  свяжемся и договоримся  с руководством засекреченного американского аэропорта...»

И через три дня, а нас было человек тридцать плюс руководство чилийской компании, на «Виллисе»  вылетели на остров Пасху. А в это время, вы должны знать, была Холодная война... обстановка напряженная... в общем, мама родная! – Евгений Александрович театрально схватился за голову. На пятом пальце правой руки, поигрывал изящный перстень из чёрного агата.

 Когда приземлились в американском засекреченном аэропорту, нас встретил начальник  аэродрома и устроил на аэробазе  шикарный стол. Сижу за столом и чувствую, начальник меня  как –то внимательно просматривает... Я начинаю чувствовать себя не ловко и стараюсь поменьше попадать в его поле зрение.  А  через какое –то время он находит меня и говорит: «Вы простите меня... но смотрю я на вас, а вы прямо двойник одного русского человека. Какого? – спрашиваю я, не зная, что и думать. – Тот человек   поэт.  Я в одном журнале вырезал его стихотворение. Оно мне так понравилось, так за душу взяло, что я всегда это стихотворение ношу с собой. Своего рода талисман». И он достаёт из нагрудного кармана  пиджака закатанное в плёнку  стихотворение и протягивает мне. Читаю заголовок на английском «А снег повалится, повалится...»

Меня аж дрожь проняла, всякие сюрпризы были в моей жизни, но такого... А собеседник продолжает: «И вы знаете,  перевод хороший. Не знаю как оно звучит у вас по – русски, но по – английски классно!»

Так как мужик мне понравился, я решил признаться и сказать ему всю правду. И прочитал ему это стихотворение по – русски и ещё сказал, что на это стихотворение  написаны песни несколькими русскими композиторами, но я люблю слушать своё стихотворение на  музыку Пономаренко. Он буквально впился в меня и стал, чуть ли не умолять, чтобы я прислал ему пластинку и если можно и ноты. Оказывается, вся  его семья любит литературу и русскую музыку. Им всем нравятся эти стихи, они услышат  музыку, и будут петь. С меня он взял честное слово, что я это сделаю. Когда прощались, он отвёл меня в сторону и попросил, чтобы посылку я не  присылал на рабочий адрес и сунул мне незаметно в руку  домашний адрес, по которому проживала его семья.

Когда  я вернулся в Россию, то послал в Америку бандероль с нотами и с пластинкой, где на  музыку Пономаренко  поёт  незабвенная Клава Шульженко.  И если бы вы только знали, какое восторженное письмо  от всей его семьи я получил!             Оказывается, они все выучили песню, пели гостям, а гостям песня тоже очень понравилась. Гости сделали себе ксерокопии нот и слов, а музыку записали на магнитофон. Так что, Таня, поют Пономаренко в Америке, и ещё, как поют!  И поют не только  наши гастролёры, но и сами американцы.

Об этом я  никогда и нигде не писал и ещё раз повторяю, что разрешаю  вам это напечатать. Пусть вот такие воспоминания о вашем земляке, композиторе Пономаренко, будут в вашей книге.

А вот я, к великому сожалению, никогда не был знаком  с Григорием Пономаренко и не был никогда  в Краснодарском крае.  Если меня пригласят,  приеду с радостью. Только  об этом мне надо сообщить, хотя бы за год.

 Евгений Александрович пригласил на дорожку выпить на террасе чай, пока не вернётся управляющий и не отвезёт меня на станцию. Я отказывалась, хотя не скрою, побыть ещё несколько минут в обществе легендарного поэта очень хотелось.        

Такого чая я никогда нигде не пила и, навряд ли  буду пить. Уверяю, такой чай есть только у Евтушенко и такой чай можно пить только с Евтушенко! Даже не  возьмусь описывать ни  аромат, ни цвет чая. О пирожных, печеньях и сладостях промолчу.

 Но не промолчала я и рассказала за чаем Евгению Александровичу о своей истории поступления в консерваторию. Когда на коллоквиуме меня спросили: кто ваш любимый поэт? Не задумываясь, даже с некоторым недоумением выпалила:

            - Конечно, Евтушенко!!

            - Да?.. -  На меня, из - под  очков, в тяжёлой роговой оправе, с интересом  смотрели умные усталые глаза председателя приёмной комиссии. Не спеша, он обвёл взглядом чинно восседающую приёмную комиссию и спросил:

            - Послушаем? Не возражаете? – И обратился ко мне: - Пожалуйста, прочтите что –нибудь из  вашего любимого поэта.

И вот тут... О, ужас!  Я не знала, что делать?  То ли от волнения, то ли от переутомления и всего вместе взятого я не могла никак вспомнить какие –нибудь  патриотические или, на крайний случай, стихи гражданского содержания. Заученная с юности  любовная лирика Евтушенко крепко сидела во мне, крутилась, вертелась в   голове. Знавшая на память десятки стихов Евтушенко, поглядывая на важных тёточек  в белых кружевных воротничках и жабо с приколотыми поверх старинными  брошками и на   лысых полулысых, с взлохмаченными волосами в очках и пенсне дядечек, я не могла вымолвить ни слова! Я была, словно, в ступоре.  Дама с приколотой камеей, ехидно улыбаясь, ( потом я узнала, что это народная артистка СССР, фамилию не называю,  эта фамилия и сегодня на слуху), наклоняясь, к председателю комиссии, что –то шепнула.  До моего слуха  донесся  хорошо поставленный раздражённый баритон:

            - Ну-с, так и будем стоять?  Прочтите кого –нибудь  другого...

            - Нет, нет, я буду читать Евтушенко!..  – Продолжала настаивать на своём я, перебирая  стихи и,  вдруг решившись, что было мочи, почему -то  закричала:

 

                                   Какие девочки в Париже,

чёрт возьми!

И чёрт –

он с удовольствием их взял бы!

Они так ослепительны,

как залпы

Средь фейерверка уличной войны...

 

Я старалась читать с выражением, иногда даже жестикулировала. Боясь глянуть в сторону именитых профессоров и доцентов, в глубине души понимала, что произвожу эффект, (но какой?) В  образовавшейся первозданной тишине малого зала продолжала громко читать, а про себя думала «дура, ты, дура, Таня, вот так срезаться из –за стихов Евтушенко...». Наконец позволила себе глянуть в сторону комиссии. Рука председателя  застыла в воздухе.   Наверное, он хотел, но никак  не мог меня остановить. Я   решила,  ему нравятся стихи, что он заслушался, а почему нет? Ведь стихи классные! Народная артистка, приоткрыв ярко напомаженный рот, жирным  подбородком упёрлась в кремовую  камею. Лица других расплылись в единое целое и лишь сидящий  сбоку на краешке стула, профессор Гинзбург, мой будущий педагог, подперев кулаком подбородок, широко ободряюще улыбался.

Когда я дошла до  строчек:

 

                                   ... Тут чёрти что!

                                       Тут всё наоборот!

 

Кое –кто из членов делегации, забыв  про «бдительность»   разинул рот...

Раздался хлопок, и я услышала:

-Достаточно... достаточно...

  В дальнейшем,  профессор Гинзбург  частенько этот эпизод  рассказывал, как анекдот. Он прекрасно знал своих коллег и  с большим юмором пародировал их, а мне говорил:

            -Таня! Вы тогда произвели фурор! Я получил ко-лос-саль-ное удовольствие! Мои коллеги, и он называл звонкие фамилии известных пианистов, скрипачей, вокалистов, неопределённо пожимая плечами, с недоумением говорили: - Вроде девочка с виду приличная, но стихи, стихи! Как можно... Не станет ли эта барышня в консерватории насаждать, простите, кхы..кхы... как это выразиться... а то знаете ли... – и разводили руками.

 Если бы вы только знали как весело и заразительно умеет смеяться Евгений Александрович!

- Повтори, повтори, Таня... – говорил он мне,  а сам, закрывая лицо руками, захлёбывался в громком  смехе. – Фу... давно так не смеялся!

            - Но самое интересное, Евгений Александрович, когда меня прервали почти на кульминации, я вспомнила и хотела предложить уважаемой комиссии прочитать другое стихотворение: но народная артистка испуганно закричала:

-Не надо! Не надо!  - И презрительно окатила меня взглядом  ярко подрисованных глаз.

Вдоволь насмеявшись, Евгений Александрович подлил янтарного чая в тонкие  фарфоровые чашки,  неведомо из каких частей света  привезённые и поинтересовался:

            - А что вы хотели прочесть?

Я серьёзно посмотрела на поэта и прочла:

 

Людей неинтересных в мире нет,

Их судьбы, как истории планет...

 

По тропинке к дому шёл управляющий. Мне пора было заканчивать свой визит.

            - Евгений Александрович, прочтите что – нибудь  на дорожку,  - попросила я, - пожалуйста...

Евтушенко поставил недопитую чашку чая на блюдце, долго молчал, и как –то грустно стал читать:

                                   Наверно, с течением дней

                                   Я стану ещё одней.                         

 

                                   Наверно, с течением лет

                                   пойму, что меня уже нет

 

                                   Наверно, с течением веков

                                   Забудут, кто был я таков.

 

                                   Но лишь бы с течением  дней

                                   Не жить  бы стыдней и стыдней.

 

                                   Но лишь бы с течением веков

                                   Не знать на могиле плевков!..

 

 

 

                                                                                                          Т. Кулик